РИММА АРТЕМЬЕВА. Член Союза писателей Казахстана, член Союза журналистов РК, член правления Союза православных граждан Казахстана

Памяти Евгения Евтушенко

1 апреля 2017 года весь мир облетело известие о том, что не стало Евгения Александровича Евтушенко — последнего из знаменитых шестидесятников, из тех, кто «в двадцатом веке,/как десантники/ из двадцать первого», как написал он в своем знаменитом стихотворении, ворвались в наступившую оттепель, собирая многотысячные площадки и стадионы, заражая магнетизмом своей поэзии. Они и сегодня для многих остаются образцом поэтического слога. 

Поэт, прозаик, публицист, автор более 150 книг, чьи произведения звучат на 70 языках мира, составитель антологии русской поэзии «Строфы века», режиссёр, актёр,  сценарист, общественный деятель, педагог, трибун. Во всех своих ипостасях Е.Евтушенко оставался верен себе, своим идеалам. На его стихи композиторами разных стран написано около 100 песен. Совершенно очевидно, что его плодотворная творческая и общественная жизнь повлияла не на одно поколение людей и не только в СССР. Его хвалили и ругали, с ним соглашались и спорили, им восхищались и завидовали, ему подражали и осуждали, но не было равнодушных, потому что живут его стихи, ставшие символом целой эпохи.

В мою жизнь Евг.Евтушенко вошел в совсем еще раннем детстве, с песней, ставшей сегодня культовой — «Хотят ли русские войны». Вряд ли двух-трехлетним ребенком я могла понимать — кто такие русские? Все были просто люди. Но то, что они не хотят войны – это правильно, что война – это плохо, знала точно. Знала, что оба моих дедушки погибли на этой самой войне. И только на фотографиях, выцветших от времени я могу увидеть их лица… Впервые эту песню исполнил Марк Бернес, позже на нескольких иностранных языках она звучала в репертуаре Георга Отца, она оставалась популярной и когда ее пел Юрий Гуляев.

Как и многие, я не осознавала, что стихи Евг.Евтушенко постоянно сопровождают всю нашу жизнь. Они живут не только в его книгах, они звучали и звучат в песнях из радиоприемников и телевизоров. Светлый и летящий голос Майи Кристалинской много лет дарил прекрасную песню о любви «А снег идет…» из кинофильма «Карьера Димы Горина», которую позже включила в свой репертуар Жанна Агузарова, «Вальс о вальсе» в исполнении К. Шульженко,»Бежит река» из репертуара М. Пахоменко, Л. Зыкиной, Л. Сенчиной, знаменитое «Чёртово колесо»  М. Магомаева,  «Твои следы» на музыку Арно Бабаджаняна исполненную С. Ротару, «Любовь — дитя планеты» на музыку Д.Тухманова, которую исполняла группы «Весёлые ребята», пронзительные строки Е.Евтушенко «Дай Бог» положенные на музыку композитором Р. Паулсом и спетые А. Малининым. «Со мною вот что происходит» С. Никитина из кинофильма Э. Рязанова «Ирония судьбы, или С лёгким паром!», без которого и в наши дни не обходится ни один новогодний эфир. Стихи, посвященные первой жене Белле Ахмадуллиной за 17 лет до появления картины, стали сегодня своеобразным спутником, ежегодным подведением итогов для каждого из нас… И еще многие, многие другие.

Встречи с поэтом в радио и телеэфире были не редкостью. Ставшая уже привычной для Е.Евтушенко, где бы он не находился, традиция отмечать свой день рождения в Политехническом музее в Москве, и телевизионная трансляция этих встреч позволяли широкой аудитории оставаться в курсе его творческой жизни. Но особенно запомнился мне его последний в Алматы творческий вечер в 2003 году, организованный Международным элитарным клубом «ХХ1 век и Духовность», литературно-художественным журналом «Жалын» при поддержке Акима г Алматы, на который мне посчастливилось быть приглашенной. Этот живой диалог с полным залом почитателей его творчества в Театре оперы и балета им. Абая, длившийся более двух часов, позволил испытать ту экспрессию, нерв, тот эмоциональный накал, особую энергетику, которые присущи выступлениям Евгения Евтушенко. Это было не просто чтение стихов давно знакомых и совсем новых, впервые звучащих. Это был его рассказ о жизни, подтвержденный поэтической исповедью.

Казахстан для Евгения Евтушенко – это не просто воспоминания юности, а часть его богатой на события и встречи биографии. «В 1948 году я с волчьим билетом был исключен из 607-й московской школы по ложному обвинению в поджоге всех классных журналов. Я поехал в Казахстан к отцу-геологу в экспедицию, которая работала недалеко от сегодняшней столицы Казахстана — Астаны экспедиционным рабочим» — поделился с залом Евгений Александрович.

С истоков этой биографии и начал свое выступление поэт, с присущим ему чувством юмора и откровенностью.

В нем смешалось несколько кровей. В его родословной – известные и талантливые люди, подарившие ему тот генетический и духовный код, который сформировал его, как личность, позволил накопить багаж, тот, что за душой.

«Родился я в Сибири. На станции Зима Иркутской области. Мой отец — Александр Рудольфович Гангнус, мама — Зинаида Ермолаевна Евтушенко. Моя бабушка по матери Мария Иосифовна Байковская была полуполька, полуукраинка, ее муж мой дедушка, Ермолай Наумович Евтушенко — белорус, полный георгиевский кавалер, впоследствии арестованный и исчезнувший в 1937-м. Бабушка по отцу — Анна Васильевна Плотникова — полурусская, полутатарка. Ее муж, мой дедушка по отцу, арестованный в 1937 году «за «шпионаж в пользу Латвии» — Рудольф Вильгельмович Гангнус — латышский математик, автор учебника по тригонометрии.

Меня с детства окружали стихи. Несмотря на то, что отец был геологом, он всю жизнь писал стихи. И привил мне эту любовь. Папа был ходячей антологией русской поэзии. Если бы не он, я вряд ли бы составил антологию « Строфы века», куда вошли стихи 875 русских поэтов. В нее я включил и замечательные, на мой взгляд, строки своего отца:

Отстреливаясь от тоски,

Я убежать хотел куда-то,

Но звезды слишком высоки

И высока за звезды плата.

Свое первое стихотворение я сочинил в четыре года, задумываясь о жизненном пути, сидя на горшке:

Я проснулся рано утром

И подумал:

«Кем мне быть?»

Захотел я стать пиратом,

Корабли топить.

Благодаря отцу я уже в 6 лет научился читать и писать, залпом читал без разбора Дюма, Флобера, Боккаччо, Сервантеса и Уэллса. В моей голове был невообразимый винегрет. Я жил в иллюзорном мире, не замечал никого и ничего вокруг… 

А решение стать поэтом пришло ко мне неожиданно. Мы во время войны жили в Москве. Когда немцы подступали к столице, меня мама отправила в эвакуацию, в Сибирь. Я ехал на поезде четыре месяца, голодал. Пришлось побираться. На станциях, за кусок хлеба приходилось читать стихи. И во время одной из остановок, какая-то женщина, услышав меня, расплакалась и отломила половину буханки хлеба. А когда прочел еще, она отломила половину от своей оставшейся половины…Вот тогда я понял, чем я должен заниматься в жизни! Мама не хотела, чтобы я стал поэтом и не потому, что она не разбиралась в поэзии, а потому, что твёрдо знала одно: поэт – это что-то неустроенное, неблагополучное, мятущееся, страдающее. Трагическими были судьбы почти всех русских поэтов…

В военные годы, как и множество советских детей, я, конечно же, ненавидел фашистов, однако моя не совсем благозвучная фамилия «Гангнус» порождала не только шутки, но и немало недобрых подозрений – не немец ли я сам.
Эту фамилию я считал латышской, поскольку дедушка родился в Латвии. После того как учительница физкультуры на станции «Зима» посоветовала другим детям не дружить со мной, потому что я немец, моя бабушка Мария Иосифовна переменила мне отцовскую фамилию на материнскую, заодно изменив мне год рождения с 1932 на 1933, чтобы в сорок четвёртом я мог вернуться из эвакуации в Москву без пропуска.
Ни за границей, ни в СССР я ни разу не встречал фамилии «Гангнус». Кроме отца, её носили только мои братья по отцу – Саша и Володя. (Когда родители развелись, у отца появилась другая семья)
Однако в 1985 году в Дюссельдорфе, после моего поэтического вечера ко мне подошёл человек с рулоном плотной бумаги и, ошарашив меня, с улыбкой сказал:
– Я прочёл вашу поэму «Мама и нейтронная бомба»… Вы знаете, учительница физкультуры на станции Зима была недалека от истины. Разрешите представиться – преподаватель географии и латыни дортмундской гимназии, ваш родственник – Густав Гангнус».

И все же на малую родину, на станцию с необычным названием «Зима», его тянуло всегда. Именно там искал он ответы на свои неразрешенные вопросы, именно эта земля питала его.

Всех, кто мне душу расколошматили,

к чёртовой матери,

к чёртовой матери.

Буду по северным кочкам,

лесочкам

душу мою
собирать по кусочкам.

И у Алёнушкиного болотца

может, срастётся,

может, срастётся…

Мэтр вдохновенно читает свою поэму « Станция Зима»… Какое удивительное владение актерским мастерством! Зал откликается эмоционально на каждый виток его голоса. (Потом я где-то прочитала его высказывание: «Говорить со мной, не слышав, как я читаю стихи,— это все равно что говорить с Аршавиным, не видев, как он играет в футбол»).

Я жил тогда почти что бестревожно,

но жизнь,

больших препятствий не чиня,

лишь оттого казалась мне несложной,

что сложное

решали за меня.

….

Я знал, что мне дадут ответы дружно

на все и «как?», и «что?», и «почему?»,

но получилось вдруг, что стало нужно

давать ответы эти самому.

И в ту родную хвойную таёжность,

на улицы исхоженные те

привёз мою сегодняшнюю сложность

я на смотрины к прежней простоте.

….

Вот что ответила поэту станция Зима:

«Живу я скромно, щёлкаю орехи,

тихонько паровозами дымлю,

но тоже много думаю о веке,

люблю его и от него терплю.

Ты не один такой сейчас на свете

в своих исканьях, замыслах, борьбе.

Ты не горюй, сынок, что не ответил

на тот вопрос, что задан был тебе.

Ты потерпи, ты вглядывайся, слушай,

ищи, ищи.

Пройди весь белый свет.

Да, правда хорошо,

а счастье лучше,

но всё-таки без правды счастья нет.

Иди по свету с гордой головою,

чтоб всё вперёд —

и сердце и глаза,

а по лицу —

хлестанье мокрой хвои,

и на ресницах —

слёзы и гроза.

Люби людей,

и в людях разберёшься.

Ты помни:

у меня ты на виду.

А трудно будет

ты ко мне вернёшься…

Иди!»

И я пошёл.

И я иду.

И вдруг после благословления родной земли зал взрывает тот же — двадцатитрехлетний поэт своим шальным откровением: «Я – разный!», и звучат знакомые всем строки дерзко, весело, молодо:

Я разный –
я натруженный 
и праздный,
я целе-
и нецелесообразный,
я весь несовместимый,
неудобный,
застенчивый и наглый,
злой и добрый.
Я так люблю,
чтоб всё перемежалось!
И столько всякого во мне перемешалось –
от запада 
и до востока,
от зависти и до восторга!

«Моему поколению повезло, — продолжает Е.Евтушенко разговор с залом, —  Мы создавали читателей, которые своим ожиданием и верой создавали в каком-то смысле нас. Ведь все крупнейшие ученые Советского Союза — Ландау, Капица, Сахаров — ходили на вечера поэзии. Даже в самые тяжелые времена, когда нам не разрешали выступать, они открывали для нас двери научно-исследовательских институтов — рискуя, между прочим», — говорит Е. Евтушенко, словно раскрывая секреты своей судьбы.

Как много связано у Евг.Евтушенко с Казахстаном – литература ( вместе с поэтами Вс. Рождественским, Е. Винокуровым, М. Лукониным. Е. Евтушенко перевел поэму Ильяса Жансугурова «Құлагер»), ставленники и друзья, встречи, проекты… Евгений Александрович рассказывает о новой аудиокниге с таким же названием «Я разный… Стихи и песни на стихи Евгения Евтушенко», которая в 2001 году вышла совместно с казахстанцем , кокшетаусским певцом и композитором Юрием Айтжановым (творческий псевдоним Юри Шарафат). Рассказывает о том, как познакомились они в 1998 году в Кокшетау, и с момента их знакомства более десяти песен на стихи Евг.Евтушенко было написано и исполнено автором. И приглашает нашего соотечественника на сцену. Зал окутывает густой голос с особенным тембром, придающий еще больше лирического звучания поэтическим строкам мэтра: «Мне снится старый друг, который стал врагом…», «Всегда найдется женская рука…», «Не понимать друг друга страшно…».

И снова в авторском исполнении поэта звучат полюбившиеся многим строки, посвященные первой жене — Белле Ахмадулиной

О, кто-нибудь,
приди,
нарушь
чужих людей соединённость
и разобщённость
близких душ!

Е.Евтушенко рассказывает о четырех своих женах и пяти сыновьях. С любовью, нежностью и заботой. Открываясь залу, как близкому другу. « Любовь это удивительное слияние, высшая точка природы, когда мужчина и женщина не чувствуют границ между телом и душой. Этим любовь прекрасна, и ничего выше этого момента нет. Когда тело сливается с душой, ты не знаешь, где твоя душа, а где тело. Любовь необъяснима. Она не поддается анализу. Это чувство, на мой взгляд, сродни настоящему безумию» — откровенничает он. Звучит такое интимное посвящение последней жене – Марии (Новиковой).

Последняя попытка стать счастливым,
припав ко всем изгибам, всем извивам
лепечущей дрожащей белизны
и к ягодам с дурманом бузины.

Последняя попытка стать счастливым, 
как будто призрак мой перед обрывом 
и хочет прыгнуть ото всех обид 
туда, где я давным-давно разбит. 

А после он читает такое знакомое (а сегодня, когда его земная жизнь прекратилась, особенно пронзительное) откровение:

Идут белые снеги,

как по нитке скользя…

Жить и жить бы на свете,

но, наверно, нельзя.

Идут белые снеги…

И я тоже уйду.

Не печалюсь о смерти

и бессмертья не жду.

я не верую в чудо,

я не снег, не звезда,

и я больше не буду

никогда, никогда.

И снова песня на музыку Юри Шарафата. Только теперь уже жестко и отрывисто, как в стихотворении: На кладбище китов

на снеговом погосте

стоят взамен крестов

их собственные кости.

Как и всегда в творчестве Евтушенко интимное, личное, соседствует с гражданским, острым, больным, незаживающим.

Юрий уходит, на сцене приглушают свет и в полуосвещенном зале вновь звучит голос поэта – доверительно, истово, волнующе.

«Это был один из страшных моментов в моей жизни. Я не был антисоветским человеком никогда. Все-таки я надеялся на существование «социализма с человеческим лицом». Мне нравилось и нравится очень многое в идеях социализма. Поэтому мне были близки идеи «Пражской весны». Я был очень дружен с известными чешскими путешественниками, писателями, журналистами, публицистами Иржи Ганзелкой и Мирославом Зикмундтом, исколесившими самые малоизвестные точки земли, в том числе и в СССР. Помню, как на сеновале в Сибири на станции Зима мы долго говорили о будущем социализма, что можно очистить эти идеалы от всей накипи, от крови, грязи, от коросты… И много было таких людей. «Социализм с человеческим лицом» — другого социализма – быть не может, считали мы.

Но наше политбюро испугалось чешских перемен, испугалось, что дурной пример будет заразительным. Они боялись гласности, и пошли на это преступление. У меня было ощущение, что эти танки проехали по моей спине, по всем моим иллюзиям и надеждам. Я бросился к радиоприемнику и, по еще не закрытому радио «Прага» услышал голос Мирослава Зикмундта: «Женя Евтушенко, ты помнишь как на станции «Зима» мы разговаривали о социализме? Почему ваши танки пришли к нам? Что происходит? Женя, отзовись, помоги!». Как я мог молчать? Я пошел и отправил телеграмму протеста нашему правительству и телеграмму поддержки правительству Дубчека. И написал стихотворение «Танки идут по Праге»:

Танки идут по Праге
в закатной крови рассвета.
Танки идут по правде,
которая не газета.

Танки идут по соблазнам
жить не во власти штампов.
Танки идут по солдатам,
сидящим внутри этих танков.

…..

Это были стихи, защищавшие наших солдат. Также как потом вместе с Андреем Дмитриевичем Сахаровым плечом к плечу мы выступали против позорной войны в Афганистане, где погибло ни за что ни про что столько наших ребят. За эти стихи меня, как и А.Сахарова, называли антипатриотом.

(Долгие годы стихотворение «Танки идут по Праге» существовало лишь в «Самиздате» и было опубликовано только в годы перестройки – Р.А.).

Много лет, пока там было марионеточное правительство, меня в Прагу не пускали. Но, все же, мои чешские друзья исхитрились и пригласили меня как фотографа с фотовыставкой «Невидимые нити». Предполагалось, что я не буду выступать, не будет никаких чтений стихов. За неделю на выставке побывало более 50 тысяч человек, которые приходили только за тем, чтобы пожать мне руку и сказать: «Спасибо!». В один из дней ко мне подошла пожилая женщина с копной серебристых волос и сказала: «Товарищ Евтушенко, я всю жизнь преподавала русский язык и русскую литературу в чешских школах, но когда ваши танки пересекли нашу границу, я пришла в свою школу и сказала, что больше не буду преподавать ни русский язык, ни литературу. Через несколько дней по подпольному радио «Прага» я услышала Ваш протест, Вашу телеграмму и Ваши замечательные стихи. И я поменяла свое решение. Спасибо, товарищ Евтушенко, что 20 лет назад Вы спасли меня от ненависти к вашему народу и вашей литературе!» И поцеловала меня. Вот ради этого стоит жить! Когда люди, названные антипатриотами, в исторический момент защищают честь своей Родины, престиж своей литературы. Поэтому я и сегодня стою на этой точке зрения, что «Поэт в России – больше, чем поэт»».

Зал еще долго находился под впечатлением… Расходиться никто не спешил. А моя

встреча с Е. Евтушенко еще не была закончена, после концерта я должна была передать ему записку и пакет. Дело в том, что с Казахстаном Евгения Александровича связывали еще и кровные узы. В Алматы жили его тетушка по линии отца Галина Евгеньевна Плотникова – доктор медицинских наук, в прошлом актриса театра драмы им. М. Лермонтова, художник и супруга известного литературоведа и переводчика А.Л. Жовтиса и его брат – тоже Евгений Александрович – Жовтис. Мы дружили с Галиной Евгеньевной, и, узнав о том, что мне предстоит такая встреча, она передала весточку для племянника. Сама она, к сожалению, очень плохо себя чувствовала, и не могла быть на выступлении. И здесь Евгений Александрович остался верен себе. Объятый со всех сторон желающими получить автограф, он, узнав о предмете разговора, извинился пред всеми и нашел несколько минут поговорить со мной наедине, подробно интересуясь событиями жизни и обстоятельствами родных. Под рукой не оказалось бумаги, и на листике из блокнота он написал тете несколько слов, приписав: « Дорогая Галя! Желаю тебе сил, мужества. Любящий тебя Жен.». Он не мог навестить ее, т.к. был в городе всего один день, но так хотел хоть как-то ее поддержать.

Евгений Александрович вообще был очень внимателен к людям. И обладал хорошим чувством юмора. Заслуженный деятель искусств Казахстана, известный кинорежиссер и продюсер Александр Головинский так вспоминает о нем: «Май (или июнь) 1977 года. Евгений Александрович в Алма-Ате. Я работал в это время режиссёром редакции литературно-драматических программ Казахского ТВ и снимал несколько программ с участием Е.Евтушенко. Я даже предложил ему на рецензию несколько своих стихотворений. Что-то ему понравилось, что-то… нет. А одно моё стихотворение он отметил особо — почти рядом с каждой строчкой он поставил знак +, а рядом с двумя — ++! Я нахально предложил подарить ему это стихотворение, конечно же, с надеждой, что вернувшись в Москву он опубликует его в каком-нибудь «толстом» журнале со своими комментариями — тогда многие московские поэты, в поездках по стране «открывали новые поэтические имена». Но мэтр так отреагировал на моё предложение: «Знаете, Саша, давайте лучше я его Вам подарю…» И он щедро написал на листе со стихотворением: «Плюсы мои. » И расписался — Евгений Евтушенко».

Через несколько лет состоялась еще одна моя личная встреча с Евгением Евтушенко. Это был поэтический диалог на страницах Киевского журнала «Ренессанс», где мои стихи оказались рядом с его стихами, написанными в начале нового тысячелетия и опубликованными в рубрике «Современная поэзия». «Между Лубянкой и Политехническим /вся жизнь моя… /Так положил мне Бог», — написал он. И вновь его размышления о жизни и смерти, о вечном и бессмертии:

А если

И не создан я для вечного,

Есть счастье –

на российском сквозняке

быть временным,

как тоненькая свечечка,

но у самой истории в руке.